Честное слово (леонид
пантелеев)
Мне очень жаль, что я не
могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живет, и кто
его папа и мама. В потемках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я
только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были
коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые
перекидываются через плечи и застегиваются где-то на животе.
Как-то летом я зашел в
садик, – я не знаю, как он называется, на Васильевском острове, около белой
церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не
заметил, как наступил в Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем
трудно, я за хлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу.
Сад уже опустел, на
улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа.
Я боялся, что сад
закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то
в стороне, за кустами, кто-то плачет.
Я свернул на боковую
дорожку – там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех
городских садах; какая-то будка или сторожка. А около ее стены стоял маленький
мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.
Я подошел и окликнул его:
– Эй, что с тобой,
мальчик?
Он сразу, как по команде,
перестал плакать, поднял голому, посмотрел на меня и сказал:
– Ничего.
– Как это ничего? Тебя
кто обидел?
– Никто.
– Так чего ж ты плачешь?
Ему еще трудно было
говорить, он еще не проглотил всех слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом.
– пошли, – сказал я ему.
– Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.
И я хотел взять мальчика
за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и сказал:
– Не могу.
– Что не можешь?
– Идти не могу.
– Как? Почему? Что с
тобой?
– Ничего, – сказал
мальчик.
– Ты что – нездоров?
– Нет, – сказал он, –
здоров.
– Так почему ж ты идти не
можешь?
– Я – часовой, – сказал
он.
– Как часовой? Какой
часовой?
– Ну, что вы – не
понимаете? Мы играем.
– Да с кем же ты играешь?
Мальчик помолчал,
вздохнул и сказал:
– Не знаю.
Тут я, признаться,
подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что у него голова не в порядке.
– Послушай, – сказал я
ему. – Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь – с кем?
– Да, – сказал мальчик. –
Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят:
«Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне говорят: «Ты
сержант». Один большой мальчик… он маршал был… он привел меня сюда и говорит:
«Тут у нас пороховой склад – в этой будке. А ты будешь часовой… Стой здесь,
пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово,
что не уйдешь».
– Ну?
– Ну, я и сказал:
«Честное слово – не уйду».
– Ну и что?
– Ну и вот. Стою-стою, а
они не идут.
– Так, – улыбнулся я. – А
давно они тебя сюда поставили?
– Еще светло было.
– Так где же они?
Мальчик опять тяжело
вздохнул и сказал:
– Я думаю, – они ушли.
– Как ушли?
– Забыли.
– Так чего ж ты тогда
стоишь?
– Я честное слово сказал…
Я уже хотел засмеяться,
но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик
совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось –
хоть лопни. А игра это или не игра – все равно.
– Вот так история
получилась! – сказал я ему. – Что же ты будешь делать?
– Не знаю, – сказал
мальчик и опять заплакал.
Мне очень хотелось ему
как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек,
которые поставили его на караул взяли с него честное слово, а сами убежали
домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих мальчишек?..
Они уже небось поужинали
и спать легли, и десятые сны видят.
А человек на часах стоит.
В темноте. И голодный небось…
– Ты, наверно, есть
хочешь? – спросил я у него.
– Да, – сказал он, –
хочу.
– Ну, вот что, – сказал
я, подумав. – Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.
– Да, – сказал мальчик. –
А это можно разве?
– Почему же нельзя?
– Вы же не военный.
Я почесал затылок и
сказал:
– Правильно. Ничего не
выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный,
только начальник…
И тут мне вдруг в голову
пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного
слова, снять его с караула может только военный, так в чем же дело? Надо,
значит, идти искать военного.
Я ничего не сказал
мальчику, только сказал: «Подожди минутку», – а сам, не теряя времени, побежал
к выходу…
Ворота еще не были
закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там
в свой колокольчик.
Я стал у ворот и долго
поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой
красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было
мелькнули на другой стороне улицы какие-то черные шинели, я обрадовался,
подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а
мальчишки-ремесленники. Прошел высокий железнодорожник в очень красивой шинели
с зелеными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже
был в эту минуту ни к чему.
Я уже хотел несолоно
хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел – за углом, на трамвайной
остановке – защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем.
Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту.
Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу – к
остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с
остальной публикой собирается протискиваться в вагон.
Запыхавшись, я подбежал к
нему, схватил за руку и закричал:
– Товарищ майор! Минуточку!
Подождите! Товарищ майор!
Он оглянулся, с
удивлением на меня посмотрел и сказал:
– В чем дело?
– Видите ли, в чем дело,
– сказал я. – Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик… Он не
может уйти, он дал честное слово… Он очень маленький… Он плачет…
Командир захлопал глазами
и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у
меня голова не в порядке.
– При чем же тут я? –
сказал он.
Трамвай его ушел, и он
смотрел на меня очень сердито.
Но когда я немножко подробнее
объяснил ему, в чем дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:
– Идемте, идемте.
Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?
Когда мы подошли к саду,
сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут
подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в
глубину сада.
В темноте мы с трудом
отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять
– но на этот раз очень тихо – плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже
вскрикнул от радости, а я сказал:
– Ну, вот, я привел
начальника.
Увидев командира, мальчик
как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.
– Товарищ караульный, –
сказал кома – Какое вы носите звание?
– Я – сержант, – сказал
мальчик.
– Товарищ сержант,
приказываю оставить вверенный вам пост.
Мальчик помолчал, посопел
носом и сказал:
– А у вас какое звание? Я
не вижу, сколько у вас звездочек…
– Я – майор, – сказал
кома И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и
сказал:
– Есть, товарищ м
Приказано оставить пост.
И сказал это он так
звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.
И мальчик тоже весело и с
облегчением засмеялся.
Не успели мы втроем выйти
из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине
ключ.
Майор протянул мальчику
руку.
– Молодец, товарищ
сержант, – сказал он. – Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания.
Мальчик что-то
пробормотал и сказал: «До свиданья».
А майор отдал нам обоим
честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке.
Я тоже попрощался с
мальчиком и пожал ему руку.
– Может быть, тебя
проводить? – спросил я у него.
– Нет, я близко живу. Я
не боюсь, – сказал мальчик.
Я посмотрел на его
маленький веснушчатый нос и подумал, что ему, действительно, нечего бояться.
Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается
темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.
А когда он вырастет… Еще
не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться,
что это будет настоящий человек.
Я подумал так, и мне
стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.
И я еще раз крепко и с
удовольствием пожал ему руку.
Сергей
Алексеев
ДВА
ТАНКА
В одном из сражений советский танк KB (KB – это марка
танка) таранил фашистский. Разбит был фашистский танк. Пострадал, однако, и
наш. От удара заглох мотор.
Наклонился водитель-механик Устинов к мотору, пытается
запустить. Молчит мотор.
Остановился танк. Однако танкисты бой не прекратили.
Открыли по фашистам огонь из пушки и пулеметов.
Стреляют танкисты, прислушиваются, не заработает ли
мотор. Возится у мотора Устинов. Молчит мотор.
Долгим был бой, упорным. И вот кончились у нашего танка
боеприпасы. Совсем беспомощным теперь оказался танк. Одиноко, молча стоит на
поле.
Заинтересовались фашисты одиноко стоящим танком. Подошли.
Посмотрели – внешне цела машина. Залезли на танк. Бьют коваными сапогами по
крышке люка.
– Эй, рус!
– Выходи, рус!
Прислушались. Нет ответа.
– Эй, рус!
Нет ответа.
«Погибли танкисты», – подумали гитлеровцы. Решили
они танк утянуть, как трофей. Подогнали к советскому танку свой танк. Достали
трос. Прикрепили. Натянулся трос. Потянула махина махину.
«Плохи дела», – понимают наши танкисты. Наклонились к
мотору, к Устинову:
– А ну, посмотри сюда.
– А ну, ковырни вот здесь.
– Куда же ушла искра?!
Пыхтит у мотора Устинов.
– Ах ты, упрямец!
– Ах ты, стальная твоя душа!
И вдруг фыркнул, заработал мотор у танка. Схватился
Устинов за рычаги. Быстро включил сцепление. Дал посильнее газ. Задвигались у
танка гусеницы. Уперся советский танк.
Видят фашисты, уперся советский танк. Поражаются: был
недвижим – и ожил. Включили самую сильную мощность. Не могут сдвинуть с места
советский танк. Ревут моторы. Тянут танки друг друга в разные стороны.
Вгрызаются в грунт гусеницы. Летит из-под гусениц земля.
– Вася, нажми! – кричат танкисты
Устинову. – Вася!
Нажал до предела Устинов. И вот пересилил советский танк.
Потянул за собой фашиста. Поменялись фашисты и наши теперь ролями. Не наш, а
фашистский танк оказался сейчас в трофеях.
Заметались фашисты, открыли люки. Стали прыгать из танка.
Притащили герои неприятельский танк к своим. Смотрят
солдаты:
– Танк!
– Фашистский!
– Совсем целехонький!
Рассказали танкисты о прошедшем бое и о том, что
случилось.
– Пересилили, значит, – смеются солдаты.
– Перетянули!
– Наш-то, выходит, в плечах сильнее.
– Сильнее, сильнее, – смеются солдаты. –
Дай срок – то ли будет, братцы, фрицам.
Что тут скажешь?
– Перетянем?
– Перетянем!
Будут битвы. Быть победам. Только все это не сразу. Битвы
эти впереди.
ПОЛНЫМ-ПОЛНО
Сражение с фашистами шло на берегах Днепра. Вышли фашисты
к Днепру. В числе других захватили и село Бучак. Разместились там фашисты.
Много их – около тысячи. Установили минометную батарею. Берег высокий. Далеко
фашистам с откоса видно. Бьет по нашим фашистская батарея.
Оборону на левом, противоположном берегу Днепра держал
полк, которым командовал майор Музагик Хайретдинов. Решил Хайретдинов проучить
фашистов и фашистскую батарею. Отдал приказ провести ночную атаку на правый
берег.
Стали советские солдаты готовиться к переправе. Раздобыли
у жителей лодки. Весла, шесты достали. Погрузились. Оттолкнулись от левого
берега. Ушли в темноту солдаты.
Не ожидали фашисты атаки с левого берега. Село на круче
от наших днепровской водой прикрыто. Спокойны фашисты. И вдруг обрушились
огненным звездопадом советские бойцы на врагов. Смяли. Сжали. С кручи
днепровской сбросили. Уничтожили и фашистских солдат, и фашистскую батарею.
Вернулись бойцы с победой на левый берег.
Утром к селу Бучак подходили новые фашистские силы.
Сопровождал фашистов молодой лейтенант. Рассказывает лейтенант солдатам про
Днепр, про днепровские кручи, про село Бучак.
– Там наших полным-полно!
Уточняет – мол, минометная батарея стоит на круче, виден
с кручи весь левый берег, от русских фашисты днепровской водой, как стеной,
прикрыты, а солдаты в Бучаке расположились, как у Христа за пазухой.
Подходят к селу фашисты. Что-то тихо кругом, беззвучно.
Пусто кругом, безлюдно.
Удивляется лейтенант:
– Да было же наших полным-полно!
Вступили в село фашисты. Вышли к днепровской круче.
Видят, на круче лежат убитые. Посмотрели налево, посмотрели направо – и верно,
полным-полно.
Не только за село Бучак – во многих тогда местах на
Днепре завязались упорные бои с фашистами. Сильный удар по фашистам нанесла
здесь 21-я советская армия. Переправилась армия через Днепр, обрушилась на
фашистов, освободили советские солдаты города Рогачев и Жлобин, направились на
Бобруйск.
Всполошились фашисты:
– Рогачев потерян!
– Потерян Жлобин!
– Противник идет к Бобруйску!
Пришлось фашистам срочно отозвать свои войска с других
участков. Погнали они под Бобруйск огромные силы. Едва удержали Бобруйск
фашисты.
Удар 21-й армии был не единственным. И в других местах на
Днепре крепко досталось тогда фашистам.
Комментариев нет:
Отправить комментарий